Всякие фигуры восседали на троне сильнейшего в мире боксера–тяжеловеса: актер Корбетт, шахтер Демпси, котельщик Джеффрис, солдат Тунней... Кто–то из них имел тяжелый нрав, иные - склонность к спиртному и эпатажным выходкам, а то и буйству. Но не было закоренелых преступников - до той поры, пока не появился Чарльз (Сонни) Листон, быстро завоевавший самую недобрую славу.

Еще папенька его, полунищий арендатор хлопковой фермы Тоби Листон, в своем арканзасском местечке Форрест–Сити вызывал у соседей отвращение и ужас дикими выходками, а также тем, что имел две семьи с целым отрядом вечно голодных, немытых детей. В первой у лихого Тоби их было пятнадцать, во второй - десять, в ней будущий чемпион оказался предпоследним.

Нетрудно вообразить жизнь Сонни Листона под родительским кровом. Днем Тоби отсыпался на тряпье в углу лачуги, а затем отправлялся на поиски виски, тогда как безропотная, забитая жена Элен и дети трудились в поле и дома, не забывая, что в любой момент могут получить оплеуху от главы семьи. Много позднее тренер Джонни Тако, увидав на спине Сонни страшные рубцы, поинтересовался - откуда такое. «У меня были плохие отношения с отцом», - неохотно ответил Листон.

Сонни нравился немногим, и это была публика самого дурного толка, которая видела в этом отверженном нечто близкое себе, но и преуспевающее, заваленное деньгами. Один утверждал, что видел, как Листон поднимал грузовик. Другой свидетельствовал, что тот легко ловил руками птиц - эту байку, кстати сказать, реализовали создатели киносериала о Рокки. Третьи рассказывали, что одного удара Листона хватало, чтобы тренировочный мешок сорвался с крюка, да к тому же с дырой, из которой начинал высыпаться песок.

Небылицы, скорее всего, преувеличения. Но и не без дыма. Во всяком случае, до конца своих дней Джонни Тако с восторгом рассказывал, как его питомец мог ударами держать под углом 45 градусов тяжелый тренировочный мешок, и не мгновения, а полторы-две минуты. «Он и парней бил, как никто, и я всегда боялся за них, а не за Сонни. Раздавался хряскающий, как в лавке мясника, шлепок, и тело падало. Да, он не был джентльменом ринга, от Сонни этим вообще не веяло, это была машина для убийства».

Разговоры и слухи, все увиденное страшно нервировало Флойда Паттерсона, действующего чемпиона мира - главную цель претендента. Неглупый и умелый на ринге Флойд был готов принять любой вызов, но на сей раз на него надвигалась некая фантастическая фигура. Чемпион видел и очевидные слабости Листона - плоды его запоздалого и форсированного боксерского образования, но все равно это был тот случай, когда «от лома нет приема».

Но был случай, когда Листона увидали и хохочущим до конвульсий, и это неестественное состояние, увы, довело его до беды. То было на ринге, где против Сонни вышел Марти Маршалл, боксер с талантом комика. Он понимал, какая угроза таится в кулаках Листона, и на протяжении нескольких раундов откровенно бегал от того по рингу, паясничая и передразнивая Сонни и арбитра, и в конце концов его соперник зашелся в хохоте - в тот же момент Марти, изловчившись, подскочил к нему и нанес удар, да такой, что челюсть Листона треснула. На ногах он устоял, но врач немедленно остановил бой.

Этот курьез, конечно же, не мог и замедлить неумолимого шествия грузного Листона к нервничающему Паттерсону. Обстоятельства иного рода могли воздвигнуть завалы: Америка не хотела видеть уголовника на чемпионском троне, и это настроение охватило не только расистов и умеренную часть нации, но и темнокожих, которые вообще были в ужасе от того, что их черный собрат, став чемпионом мира, будет их олицетворением. Надо знать психологию янки, их отношение к самому престижному титулу. И вот теперь идолом, национальной гордостью может оказаться столь отталкивающая, зловещая личность!

Пресса, уловив общее настроение, выбивала слезу безнадежного отчаяния: «Уж лучше обмотать чемпионским поясом брюхо Кинг–Конга». Вовсю гуляли и такие эпитеты: «хищный зверь из джунглей», «безжалостная горилла», «злобный неандерталец из пещеры».

Они, конечно, распяли его, отняли всякую возможность встать на ноги и покаяться, и неприязнь к Листону стала глубокой и непреодолимой, хотя и не все в судьбе этого человека было однозначно и безнадежно.

Матч «добра и зла» состоялся 25 сентября 1962 года в чикагском парке «Комиски», при цене 100 долларов за самый обычный билет, что нынче обошлось бы в несколько раз дороже - одним словом, интерес был сумасшедший.

Публика с любопытством и нетерпением разглядывала боксеров, предвкушая все что угодно, но только не то, что случилось. Чемпион мира отрастил бородку, а уже в раздевалке снял большие солнцезащитные очки, и репортеры потом острили - этот маскарад Паттерсон затеял, дабы скрыть страх. Он выглядел значительно легче «безжалостной гориллы», стройнее и явно подвижнее. Сонни же безмолвно стоял в своем углу, с презрительным равнодушием глядя в спину переминающегося с ноги на ногу чемпиона.

Что сказать о самом бое? Да почти ничего. Паттерсон немного покружился возле Листона, сделал два легких выпада, а Сонни вразвалочку пошел прямо на Флойда: два удара - и чемпион мира рухнул. Вот и все зрелище, оборвавшееся на 126 секунде.

Публика застыла в оцепенении. Котировка соперников была приблизительно равной, к тому же Паттерсон справедливо считался «тягучим бойцом», не раз он поднимался и выигрывал, получая самые свирепые удары, а тут - ни проблеска. В толпе зрителей послышались вопли: «Нас обокрали, верните деньги».

Спустя два дня Сонни положил в чемодан пояс чемпиона и вылетел из Чикаго в Филадельфию, куда он перебрался несколько лет назад. Рядом с ним расположился в кресле Джек Мак–Кинли, некогда боксер–любитель, с которого и начался путь Листона в большой бокс, а ныне - популярный спортивный обозреватель газеты «Филадельфия Дейли Ньюс». Позднее, вспоминая эти час-полтора в «Боинге», он говорил, что был потрясен состоянием своего давнего приятеля. «Лицо Сонни сияло в предвкушении встречи в аэропорту, он не находил себе места, и восторженно делился планами на будущее».

Матч с Паттерсоном имел для Сонни едва ли не мистическое значение, он внушил себе, что, став чемпионом, искупит вину перед обществом, и оно раскроет объятия, примет его, заблудшего. «Слушай, Джек, я же знаю, что многие люди молились, чтобы я не выиграл у Флойда. Я не обижался. Но теперь они должны знать, что я готов протянуть руки всем американцам... Ты знаешь, почему я всегда восхищался Луисом? Я восхищался не только его великим даром. Однажды я слушал радиорепортаж, и Джо сказал, что он хочет своей судьбой дать надежду всем несчастным мальчишкам. Эти слова ударили меня, словно током, я был уверен, что он обратился именно ко мне. А вот теперь, Джек, я первым делом пойду к ребятам из сиротских приютов и исправительных школ, и у меня тоже найдутся правильные слова».

Его собеседник помалкивал. После боя Джек прочитал отчет в чикагской газете с такой вот фразой: «Теперь мы все убедились, что зло должно побеждать, и оно победило в парке «Комиски». Это ужасно. Теперь из своих повесток в суды и ордеров на арест Сонни Листон может с гордостью составлять тома».

Сам–то Джек никогда не считал Листона дебилом или бесчувственной скотиной. Это так, до конца своей грешной жизни Сонни не научился читать и писать, но наедине с Мак–Кинли он как бы снимал мрачную маску и наизусть, без запинки повторял сцены из телевизионных спектаклей. «У него вообще был удивительный дар имитировать все, что он слышал и видел. Я заходился в хохоте, когда Сонни своим фальцетом и жестами изображал скрип двери, куриный клекот или визг женщины из простонародья... Нет, природа кое–что дала ему и в мозги, по–своему он вовсе не был глупым человеком. Но, боже мой, каким же запущенным был его «чердак», сколько в нем было мусора».

Наконец, они приземлились в Филадельфии. Сонни поправил галстук и фетровую шляпу. «Ну как я, Джек?». «Ты о'кей», - пряча глаза, ответил журналист. Сонни вышел на трап и, мгновенно побледнев, замер: внизу не было и горстки людей. Ни одного репортера - никого, даже друзей и родственников. Теперь и он все понял. «Что это, Джек? Это же не по–христиански». И это был день, которого он ждал десять лет, когда в каторжной тюрьме он впервые зашнуровал боксерские перчатки, чтобы кулаками, кровью и потом, но уже в честном деле, вернуть себе доброе имя.

Он поступил в своем стиле: даже в тяжелой ситуации Листон видел спасение в самом легком, в первом же пришедшем на ум решении. «Лучше мне быть фонарным столбом где хотите, чем мэром в Филадельфии». Так заявил он на следующий день и, все бросив, укатил в Денвер. А вслед за ним - и его досье из филадельфийской полиции.

У денверских копов началось нечто, похожее на охоту. По нескольку раз Листона останавливали даже в городском парке, где он бегал кроссы. Он начал тренироваться на поле для игры в гольф, но его нашли и там.

У Сонни возникли и неприятности иного рода. Он стал тяготиться своими старыми связями с преступным миром. Ему уже было тридцать, он заработал большие деньги, имел семью, и его устраивала спокойная, нормальная жизнь. Именно тогда он обронил фразу, которая появилась в печати: «Когда–нибудь наступит день, и во славу великих бойцов напишут реквием. Это будет медленный, грустный блюз: звуки трубы, гитары и колокольчика». Все недоумевали: что за сантименты, это ли свирепый, безжалостный Листон?

Он выкупил свой контракт у опекавшей его мафии, но в тот же час остался без гроша. И все же его продолжали считать наемником Карбо и Палермо, и когда подкомитет Сената затеял расследование связей двух последних с профессиональным боксом, то на слушание пригласили и Листона. Сенатор Эстес Кефовер спросил Листона - дескать, достойны ли такие люди, как Карбо и Палермо, иметь хоть какое–то отношение к спорту, на что чемпион философски ответил, что не берется кого–либо осуждать, поскольку сам не представляет собой совершенство. Сенаторы же пришли к выводу, что Сонни по–прежнему состоит в мафии и не хочет портить с ней отношений.

Тревожный инцидент произошел у Листона с Марко Делитсом, темной личностью, крупным контрабандистом и владельцем нескольких гостиниц в Лас–Вегасе. В ресторане «Беверли Родео» в Голливуде Сонни подошел к столику этого опасного человека, поднес к его физиономии свой страшный кулак и посулил пустить его в дело, если Делитс не оставит его в покое. Но тот не дрогнул, и, четко выговаривая каждое слово, так обрисовал ситуацию: «Ты, образина, не рискнешь укокошить меня. Я же мигну - и тебя отсюда переведут в царство мертвых».

Все эти милые события подтолкнули Листона пойти вразнос, и загулял он с истинно славянским размахом, наплевав на уже близкий матч–реванш с Паттерсоном. В эти дни Сонни почти не тренировался, проводя в кутежах с любыми отбросами общества дни и ночи. Такое расшатало бы любой организм, но 22 июля 1963 года Листон вышел на ринг Лас–Вегаса и вновь побил Флойда Паттерсона в первом же раунде, с той лишь разницей, что на сей раз бой продолжался на 4 секунды дольше.

Но у него уже появился новый мучитель. Еще до боя в Лас–Вегасе возле чемпиона мира частенько ошивался горластый Кассиус Клей, донимая сумрачного Сонни оскорбительными репликами: «Ты, жирное месиво, я выпорю тебя похлеще твоего папочки», и это было не самое обидное. Как–то Клей на улице подбежал к Листону и во все горло завопил: «Зверь на свободе!».

Какое–то время Сонни воспринимал этого юнца как назойливую муху. Он не питал к нему уважения и как к боксеру, а это уже было серьезной ошибкой. Сонни говорил, что ему придется сделать одно: снять халат, показать свои мышцы, и Клей упадет в обморок.

Но нахальный соперник не унимался, вытворяя самое несусветное по отношению к молчаливому тугодуму Листону, который столкнулся с чем–то совершенно непонятным. Сонни верил в свою огромную физическую силу, знал о своем гипнотическом воздействии на соперников, но тут - хоть бы хны, сплошное издевательство.

На предматчевой пресс–конференции Сонни вообще чуть не лопнул от бессилия и гнева. Клей не только вопил всякую чушь в его адрес, но и кидался на чемпиона, показывая, что вот прямо здесь и растерзает Листона. А что этот бедолага? Увы, поначалу Сонни что–то мекал–бекал, а потом и вовсе замолк, ничего не соображая в происходящем.

И он добился своего, этот молодой, бесстрашный Клей. Бой прошел в Майями–Бич 25 февраля 1964 года, и хотя ставки шли семь к одному в пользу чемпиона мира, с первых же раундов все обратили внимание на вялость, если не безразличие Листона, словно в тот день внезапно постаревшего лет на десять.

Он тяжело шагал по рингу, да притом с опущенной головой. Высокий, жилистый Мохаммед Али - к тому времени он вошел в секту «черных мусульман» и сменил имя - пританцовывая, посылал ему жесткие «приветы», хотя и не нокаутирующей силы, но его плотные крюки снизу - по беззащитной голове, окончательно разрушили уверенность Листона. Его охватило отчаяние, он начал понимать, что обречен. Было ли - не было, но позднее Джо Палино, один из тренеров Листона, признался, что Сонни попросил его втереть в боевые перчатки некое солевое вещество, и где–то в 4–м раунде глаза Али начали слезиться.

Спустя раунд он сказал секунданту, что ничего не видит и не может продолжать бой, но Анжело Данди вытолкнул его на ринг, и, благодаря изумительной технике, претендент выстоял этот раунд, а в следующем снова принялся избивать Листона. По его лицу текла кровь, сустав левого плеча был поврежден, и когда прозвучал гонг на 7–й раунд, Сонни не поднялся со стула.

Это было унизительное поражение. Публика зашлась в ярости: этот отвратительный человек проявил малодушие, если не худшее. Добравшись до раздевалки, Сонни швырнул в стену графин и завопил: «Я продал матч? Какие они сволочи!».

Но это еще оказались цветочки. На матче–реванше поведение Листона было не только необъяснимым, но и просто идиотским. Он уже смертельно боялся Али. После первого же, причем скользящего, удара Сонни вдруг упал на спину, а торжествующий Али заорал: «Встань, ублюдок, встань и дерись!».